Новости и обзоры событий культурного Белгорода

Я не Гамлет. Открытие 13-го театрального сезона в «Спичке»

Шекспировский «Гамлет» — пьеса о потере иллюзий. В театре «Спичка» — премьерная пьеса-антагонист, моноспектакль, монолог Офелии, и то, что он называется не её именем, а резко, угловато «Я не Гамлет» — предупреждение, что если это и Шекспир, то совершенно иной, об ином времени, иной иллюзии и иной трагедии.

Шекспир — это мужской взгляд на судьбы мира, на чистосердечие и жестокость, власть и силу духа, он вне веков, а все Офелии — всегда в конкретном миге.

То, что Офелия обезумела, ясно с самого начала. Однако ей хватает смелости признать, что овца ­– это она и есть. На заклании волку, до глупости наивная, уже не совсем невинная. Что ей политика, интриги, иносказания актёров!

«Что ей Гекуба, что она — Гекубе» — она-то влюблена и помнит только заурядные стихи из любовного письма и то, как ей на колени кладет голову Гамлет. Она-то — девочка: мечтает, пугается, не понимает. Она — подросток, и в этих её странных танцах — зримая часть её существа, всё извивающееся, изламывающееся причудливо внутри неё, чувственность, не набравшая силы.

Она — растущее дерево. Была, потому что Офелии не место в развязке пьесы. Зачем она Шекспиру? Гамлету? Промелькнула, полюбила, уплыла. Но ведь она — живая. С этими северными, провинциальными интонациями в речах, с курносым носом, с растрепанными волосами, с невидимыми птицами на нарисованных ветвях.

Уже не девочка, ещё не женщина. Странный смешной подросток, которому больно и страшно. Она всё повторяет: если бы я была куницей, обезьяной, кротом… И как хорошо, что её отпускает финал — в нём не катарсис, а облегчение, освобождение, светлое отпущение: весной, девочка, родись снова, и постарайся теперь — не в трагедии, постарайся теперь — повзрослее, поосторожнее и всё же сберегая душевную чистоту.

Бывают трактовки пьес, позволяющие не знать оригинала. Пьеса «Я не Гамлет» такой вольности не допускает: мы слышим часть истории в пересказе Офелии, но это только ничего не значащие для неё слова, у неё своя трагедия.

Зрителю нужно самому достраивать сюжет, и к случайному упоминанию Фортинбраса дорисовывать войну, а к пересказанному на подростковый манер монологу «Быть иль не быть» — мнимое безумие Гамлета, фигура которого здесь тоже не важна.

Хотя бы потому, что безумие — пространство, в котором движется она, Офелия. Хотя бы потому, что это она влюблена, и мир от этого бешено вращается вокруг неё самой.

А если отбросить все эти непонятные объяснения? Что же я увидела на премьерном показе? Драму-монолог с элементами пластического театра. Смутившую меня неоднозначную постановку, в аудиторию которой я, кажется, не вполне попадаю ­­– я уже не подросток, меня тревожит другая любовь (более неразумная), и с Шекспиром, читая, слушая, смотря «Гамлета», я говорю сейчас не о ней, а об идущей по касательной войне.

Это мешает, создавая ловушку ожиданий, и уж очень поспешно хочется сказать «Мне не понравилось», но правильнее на выходе из зала — «Я не знаю, понравилось ли, мне нужно подумать». Заснуть, проснуться, вдруг понять то, о чем прямо сказала афиша спектакля: это — не «Гамлет».

Это — о власти, которой ещё не обладает, но очень хотела бы обретающая женственность девочка. Это — о судьбе, которая ломается не только об историю, но и о любовь. О силе, с которой замершее в росте дерево вдруг начинает вытягивать новые ветки, и это обыграно визуально.

Это — о трогательном диалоге Офелии с травами и зрителями, сиречь — о доверчивости, доверии, открытости. Обо всем, до чего Шекспиру, серьезному, с высоких подмостков, не было дела. Или было? Было.

И тогда Офелии уже не надо говорить высоким штилем, держаться с достоинством леди, делать многозначительные паузы и метко, подобно умелой трагедийной актрисе, расставлять акценты. Её эстетика — иная.

И пьеса — другая, её, отчаянно смелая и исполненная неопытности. Эта девочка чудесно рисует живое дерево. Она не играет, играя с зеркальным шаром. Она растворяется в тихой речной воде. Улыбается, всё наконец понимая о себе и о нас. И позвонки на её по-девичьи хрупкой спине, изламываются с не меньшей болью, чем век, который «вывихнул сустав».